— Ты не хочешь работать, сынок, и отец очень сердится,— вразумляла она.— Поди поработай с ним. Из-за тебя твой отец и со мной стал суровым. Иди-ка лучше работать.

Сын на это не отвечал ничего — сидел да молчал. И вот раз, когда мать кормила сына, пришел отец и застал его за едой.

— Ах ты бездельник! — закричал он.— Чей хлеб ты ешь, дармоед? Как работать — он только глазами хлопает, а как почует, что можно поесть, что можно ухватить хороший 'кусок, так, пропади он, мигом прибежит с разинутым ртом. Ну, такой-сякой, я тебя отлуплю, будь уверен, отлуплю, как скотину. Сколько ни бранился отец, сын не отвечал. Только нагнулся к тарелке поближе и знай уписывает за обе щеки. Тогда отец обернулся к жене и принялся бранить ее:

— Ты тоже не слушаешь, что я тебе говорю. Выходит, ты его кормишь, когда меня нету дома. Потихоньку кормишь, тайком. Жди после этого, чтобы он стал меня слушать! Ты, такая-сякая, потакала мальчишке, ты его испортила. Вот почему он меня не слушается. Мои слова ему словно мусор — раз и стряхнул. Я только и думаю, чтобы нам с тобой в старости не остаться без помощи и поддержки, а он мои слова ни во что не ставит, да и все твои уговоры пропадают впустую. Я работаю дома, ухожу зарабатывать на сторону, чтобы вы ни в чем недостатка не знали, а вы — мать и сын — только едите, сколько в вас влезет. Чтоб вам пропасть! Из-за вас я больной стал. Вы с ним всегда заодно. Что я один могу поделать?

Сколько он ни говорил, те двое не отвечали ни слова. Сидели себе и молчали. Побранился он, побранился да и умолк. На другой день сын сказал матери:

— Послушай, матушка, не могу я дальше жить дома. Отец бранит меня все больше и больше, а заодно бранит и тебя. Зачем вам ссориться из-за меня? Я уйду. Хоть брани этой не буду слышать.

— Куда ты пойдешь, сынок? — спрашивает она.— Не уходи. Пусть себе бранится отец.

— Нет, матушка я уйду. Ты ведь тоже мной недовольна. Ты сама не кормила меня столько дней. У меня сердце до сих пор болит от того. Вы с отцом дали мне жизнь, вы вскормили и вырастили меня, а теперь, сама погляди, теперь вы стали слишком суровы ко мне. Если вы мне есть не даете, где же мне взять? На счастье, нашлись у меня в деревне друзья, а то из-за вас мне пришлось бы с голоду умереть.

— Это все твой отец. Это он мне так сказал. Потому я тебе и есть не давала. Послушай, сынок, может, я была не права? Хорошо, я больше никогда с тобой так не поступлю. Пусть он говорит себе что угодно. А ты потерпи.

— Матушка,— сказал сын.— Я уже вырос. Я не могу больше терпеть таких разговоров. Куда мне от них деваться? День напролет он будет твердить мне одно и то же. А когда

ты улучишь минуту мне что-нибудь дать? Вспомни хотя бы вчера: он пришел как раз, когда я ел, и застал меня врасплох. Я даже поесть спокойно не мог. Ну а потом, разве не станет он за это бранить и тебя? Чую, матушка, мне этого больше не вынести. Вот я тебе прямо и говорю: мне надо куда-то уйти.

— Куда-то уйти,— повторила она.— Сынок, куда ты пойдешь? Не уходи. Ты разобьешь мое сердце.

— Пойду куда глаза глядят,— сказал сын.

Слезы потекли из глаз у матери, и слова застряли у нее в горле, будто кто-то ее стал душить. В тот же день, под вечер, парень собрал свою одежду и завернул в нее тесло и стамеску. За ужином мать рассказала отцу разговор с сыном. «Он сказал то и то»,— говорила она. Отец весь закипел.

— Ну и хорошо, что он убирается, этот бездельник,— сказал он.— Пусть уходит.

Жена на это ничего не ответила — что было толку? Сын, как узнал, что отец говорит, приуныл еще больше. Выждал он час и ночью ушел из дому, ни с кем не простившись. С собой он не взял ни еды, ни питья на дорогу, взял только тесло и стамеску и, унося с собою обиду, пошел, сам не зная куда.

Шел он, шел и зашел далеко. На душе у него было так тяжело, что он не задумывался, куда он зашел, и о еде не вспоминал. Только после полудня, в час, когда женщины идут за водой, он почувствовал голод. Стал он подумывать, где бы ему ночь провести. За этими мыслями он присел передохнуть под большим деревом. А дерево это росло недалеко от деревни. У деревенских там был обычай свежевать забитых волов и есть мясо под этим деревом. Вот и лежали вокруг горы воловьих костей. Кто его знает, что было у него на уме, только он поднял одну из костей и от нечего делать принялся стругать ее своим теслом. Настругал он целую горку мелких кусочков. Мысли его блуждали невесть где, он стругал и стругал без отчета. Спохватился потом — что это он делает? Глядит: словно бы рис насыпан. «Эх,— думает,— рису у меня нет, так я употреблю свое мастерство и нарежу из этих осколков рисовых зерен, а потом поищу, кто бы мне из них поесть приготовил». Подумал он так, раскрошил всю кость на кусочки вроде рисовых зерен — набралась не одна горсть — и сказал сам себе: «Теперь надо бы поискать, кто бы мне есть сготовил». Так он решил и завязал костяные крошки в полу.

Прошел он еще немного и увидел деревню. Солнце' уже было низко, и парень решил: «Заночую-ка я в этой деревне. А завтра дальше пойду». С такими мыслями вошел он в деревню. Увидел там дом, окруженный верандами ', и думает: «Зайду-ка я сюда, попрошусь здесь переночевать. Если и не позволят мне лечь на передней веранде—той, что во двор выходит, так уж на заднюю-то непременно пустят». Так он подумал, вошел во двор и позвал:

— Послушайте, почтенные родичи2, есть тут кто или нет?

На его зов вышла девушка. Вынесла кровать3 — она ведь слышала, что он родичем назвался,— усадила его и спрашивает:

— Откуда ты? Я тебя что-то не признаю.

— Я не из ваших родных, матушка 4,— говорит парень.— Я путник, ищу, где бы ночь скоротать. Увидел, какие у вас чистые большие веранды, и вошел. «Верно,— думаю,— они мне позволят лечь, если не в доме, то хоть здесь, на веранде». С такими мыслями, матушка, я и вошел к вам во двор, хоть я не из вашей родни или друзей.

— Ладно,— говорит девушка.— Сам видишь, веранды у нас просторные. Мы пускаем сюда путников ночевать. Немало народу у нас останавливается. Устраивайся, сделай милость, но только не иначе, как на веранде.

— Хорошо,— отвечает тот.— Для чужака вроде меня и веранда подходящее место.

— Мы плотники,— говорит она дальше.— Мой отец по дереву работает, и у нас целый день толчется народ. С утра до вечера к нам ходят люди. Вот мы и построили большие веранды — надо же где-то им посидеть. А сегодня отца и матери нету дома, потому и пусто у нас.

— А куда ушли твои мать и отец? — спрашивает парень.

— В той стороне есть деревня,— говорит девушка.— Они пошли туда в гости. Хотели сегодня вернуться, да что-то их до сих пор не видать. Не знаю, придут они или нет.

— Послушай, матушка,— сказал парень.— Я о чем-то хочу тебя попросить. Дело пустячное. У меня с собой есть малость рису. Не почти за труд мне его сготовить. Вот хорошо будет.

— Отчего не сготовить,— отвечает она.— Давай его сюда.

Она принесла решето, а он развязал свой узелок и высыпал, что там было. Взяла девушка решето, смотрит — что-то не то. Поглядела, потрогала и думает: «Рис вроде бы чистый. Отчего же он такой твердый на ощупь? Не буду я варить этот рис, дам ему лучше нашего». Отложила она решето и поставила вариться побольше своего рису. Не успела покормить парня, как пришли старики — ее родители. Спросила она, как родные живут — к кому они в гости ходили,— а потом показала им рис, что ей парень дал приготовить, и говорит:

— Поглядите-ка вы на этот рис. Что это такое?

Взяли оба по нескольку зернышек, поглядели и спрашивают:

— Послушай-ка, дочка. Где ты взяла этот рис? У нас такого риса не водится. Откуда он взялся?

— Посмотрите хорошенько,— говорит девушка.— Может, это и не рис вовсе.

Взяли они лампу, посмотрели еще раз хорошенько и говорят:

— Твоя правда, дочка, это не рис. Похоже на кость. Откуда ты это взяла?

— Это парень, что остановился у нас ночевать, дал мне его и попросил сготовить,— отвечает она.— Он мне сказал: «Вот, матушка, свари мне этот рис». Только мне показалось, что рис этот не настоящий. Я не стала его варить, взяла и положила побольше нашего. А покормить его не успела.